Когда в 1956 году фильм «Карнавальная ночь» сделал 21-летнюю Гурченко всесоюзной звездой, она жила в маленькой коммунальной комнате с мамой в самом центре Москвы. Несмотря на славу, переезд в отдельное жилье случился не сразу: актрису часто приглашали на гастроли и съемки, но в гостиницах она старалась не останавливаться — ради экономии. Деньги уходили на костюмы, пластинки, подарки. Свой первый телевизор она купила через несколько лет после славы.

Позже, когда в ее жизни появился собственный дом, она превратила его в личную театральную декорацию. Сцену — в прямом смысле — ей заменяла гостиная: там стоял рояль, мебель с историей, антикварные кресла, множество зеркал, торшеров и даже гобеленов. На стены она вешала свои же афиши, фотографии, старинные портреты, а над входной дверью красовалась надпись из мюзикла: «Люся, ты — звезда!»

Гурченко не любила минимализм. Она считала, что дом должен быть богатым на фактуры: бархат, кружево, стекло, дерево. Ее квартира у Патриарших напоминала одновременно музей и гримерку. Шторы она вешала тяжелые, с подкладкой, чтобы «жилось мягко». На подоконниках стояли подсвечники, а в кухне обязательно были живые цветы, даже зимой.

Ее личная слабость — абажуры и лампы. На каждый угол — свой свет. Это придавало квартире ощущение сцены, где каждый световой акцент создает нужное настроение.

В отличие от многих коллег по цеху, Гурченко не имела дачи. «Мне все надо под рукой, — говорила она. — Я же человек городской. Я не отдыхаю, когда отдыхаю». Она не умела ничего делать по дому — ни чинить розетки, ни сверлить стены, — но при этом не пускала в дом уборщиц. Все делала сама: гладила, мыла полы, разбирала письма. Это был ее ритуал — «владение собой».

Готовила она не часто, но умела: наваристые супы, котлеты, селедку под шубой — «как у мамы». Обожала чай с вареньем, особенно с вишневым. На кухне стояли кастрюли советских времен, и в ней всегда был уютный беспорядок — открытая банка меда, чистые яблоки в миске, свежая пресса.

Последние годы жизни Людмила Марковна проводила в той самой квартире у Патриарших. Она практически не выходила на улицу, но каждый день делала укладку, одевалась со вкусом, надевала бусы и даже дома — каблуки. Спала не в спальне, а на диване в гостиной — рядом с белым пуделем Фанни, которого она обожала.

Ее день был расписан по часам: с утра — пресса, чай, звонки. Потом — уход за собой, чтение писем от поклонников. Вечером — кино, иногда свое, иногда что-то из классики. «Дом — это не место, а настрой», — любила повторять она.

Дом Гурченко был немного театром, немного кабинетом и немного памятью. Все, что в нем находилось, имело значение: журнальный столик, подаренный мужем, рояль, на котором она писала музыку, посуда, купленная в Грузии. Это был не просто интерьер, а автопортрет.

Она не стремилась к современности. Даже телефон у нее был старый, с проводом. Она не любила соцсети, не пользовалась компьютером, но письма читала бережно и отвечала от руки. Жила как звезда эпохи — со светом, текстурой и воспоминаниями.

Гурченко ушла из жизни в 2011 году, но ее квартира осталась — как сцена, на которой до последнего звучал ее голос. И в этом был весь уют: в сочетании пафоса и личного тепла.

Обложка: pinterest.com